Крупнейшей фигурой, во многом определившей пути разви­тия русской музыки и исполнительского стиля русских певцов, явился А. Даргомыжский — композитор, певец и вокальный пе­дагог. Отражая в музыке идеи критического реализма, течения, характерного для русского искусства той эпохи, он создал за­мечательные образцы вокальных произведений, в которых с небывалой до него силой прозвучала тема социального нера­венства.

Новое содержание его искусства потребовало видоизмене­ния музыкальных форм. Возник жанр сатирического, комиче­ского романса — «Червяк», «Титулярный советник», драматиче­ского романса с глубокой социальной направленностью — «Ста­рый капрал». С удивительной силой тема социального неравен­ства воплощена в опере «Русалка» — новом типе народно-бы­товой лирической драмы.
Социальная заостренность его искусства требовала, естест­венно, исключительно большого внимания к текстовой части вокальных сочинений и тесной связи между словом и музыкой. Его девизом становится: «Хочу, чтобы звук прямо выражал слово. Хочу правды». Так писал Даргомыжский в письме к своей ученице, певице Кармалиной.
Роль слова и роль речитативного элемента в произведениях Даргомыжского огромна. Он является родоначальником того направления в вокальной музыке, которое затем продолжил и развил Модест Мусоргский и которое нашло широкое распро­странение в творчестве современных композиторов всего мира (Прокофьев, Шостакович, Барток, Хиндемит и др.).
Даргомыжский был новатором в создании интонационно правдивых вокально-речевых фраз. Эту особенность отмечал и А. Серов, говоря, что бесчисленные промежуточные оттенки между кантиленой и речитативом, между нотой спетой и ска­занной говорком, являются тем новшеством, которое оказало воздействие на оперную музыку и может открыть в этой обла­сти большие возможности.
«...сила Даргомыжского заключается в его удивительно ре­альном и, вместе с тем, изящно певучем речитативе, придаю­щем его великолепной опере прелесть неподражаемой ориги­нальности» *, — писал о вокальном стиле «Русалки» П. И. Чай­ковский.
Вокальное творчество Даргомыжского предъявило певцам требование приблизить правильно оформленный певческий голос к интонациям живой речи, просто красивое, ровное пение перестало удовлетворять. Нужно было вносить в технику пения новые элементы, вводить в кантилену речевые интонации.

Не обладая выдающимися вокальными данными и имея не­красивый голос, который определялся современниками как смесь детского с охрипшим голосом взрослого человека, Даргомыж­ский восхищал слушателей своим пением. Восхищал прежде всего замечательной фразировкой, естественностью слова в му­зыке, умением особенно остро передавать комические ситуации в созданных им романсах («Червяк», «Титулярный советник» и др.). Он умел перевоплощаться, и поэтому вокальные образы, которые он создавал своим малоинтересным голосом, были жи­выми, яркими, впечатляющими. Его личное исполнение и те тре­бования, которые он предъявлял к своим многочисленным уче­никам,— простота, глубина в искусстве, осмысленное произно­шение слов в музыке, верная интонационная настройка — ока­зали большое влияние на исполнительский стиль русских пев­цов. Эти требования развивали и углубляли глинкинские тради­ции исполнения, укрепляли русский исполнительский стиль, под­черкивали важность и ценность общих эстетических принципов русской школы пения. В тот век засилия итальянского пения, век поддержки аристократическими кругами всего иностранного, такую роль укрепления основных традиций русской школы пе­ния со стороны А. Даргомыжского трудно переоценить.
Характерно следующее высказывание А. Даргомыжского из письма, написанного им своей ученице, певице Л. Кармалиной, с успехом выступавшей за рубежом: «... Ежели Вы, при дивном своем таланте, сохранили в пении направление, данное Вам здесь русскими композиторами (разрядка моя — Л. Д.) (которые так усердно Вами занимались), то я не удивлюсь Вашим успехам... Естественность и благородство русской школы не могут не произвести отрадного впечатления посреди вычур нынешней итальянской, криков французской и манерности немецкой школ, а сколько у нас еще записных зна­токов, которые оспаривают возможность существования рус­ской школы не только в пении, но даже в композиции. Между тем она прорезалась явственно...

Не знаю, доколе ей развиваться впереди, но ее существова­ние уже внесено в скрижали искусства».
Таким образом, уже тогда, в середине XIX века, А. Дарго­мыжский ясно сформулировал основные характерные черты русских певцов, роль композиторов в оформлении этого испол­нительского стиля и установил сам факт существования русской школы пения.
Приведем еще одно высказывание композитора, характер­ное для того исполнительского стиля, который культивировали русские композиторы в певцах:
«Для исполнительского таланта, быть может, и не мешает подумать иногда о внешнем эффекте. Шарлатанство часто дей­ствует на массу. Но талант творческий, напротив, не должен никогда подчинять вдохновения своего внешнему эффекту. Не спорю, что умение произвести его доказывает в художнике на­блюдательный ум, известную степень воображения, быть может и талант; но все эти умышленные эффекты сначала поражают, а потом делаются приторны. Между тем как вдохновение истин­ное, переданное художником без всяких вычурных обстановок, не только с первого раза производит на избранного слушателя сильное впечатление, но и впоследствии постоянно достав­ляет ему высокое, благородное наслаждение. Итак, Вы замечае­те, что я вывожу два различных на нас действия: эффект и впечатление».
А. Даргомыжский плодотворно занимался вокальной педаго­гикой. Он писал: «Могу смело сказать, что не было в Петер­бургском обществе почти ни одной известной и замечательной любительницы пения, которая бы не пользовалась моими уро­ками или по крайней мере моими советами».
Занимаясь главным образом на русском материале, он вос­питывал, как и Глинка, «чувства родного интонационного зву­кового мышления» и «качества русского оперного и камерного исполнительства». Его ученицы — Билибина, Бартенева, Ши-ловская, Гире, Павлова, Бунина, Кармалина и многие другие стали горячими пропагандистами русского музыкального ис­кусства.!